– Очевидно (как говорится, видно невооруженным глазом), что ты человек, как говорится, эгоцентричный – в том смысле, что «знаешь себе цену» (смотри, сколько я накидываю сразу идиом и клише) и заявляешь эту цену, много о себе говоришь, фотографируешь себя и прочее. Между тем – тебя интересуют другие люди, и ты с жадностью, которую редко можно обнаружить, проявляешь интерес к тем, кто тебе интересен, и щедришься на дружбу, доброе слово, время и внимание. Как эти два полюса – захваченность собственной персоной и страстный интерес к другому – уживаются и взаимодействуют? Объясни.

– Тут без ДЧ долго объяснять, а через ДЧ пара слов. Про ДЧ сейчас многие в курсе, поэтому я на всякий случай скажу кратко сперва: я Манифестор с открытым джицентром, и не просто открытым, а белоснежным, без единых ворот. Чистый лист. И тройная определённость. Теперь подробно, и без ДЧ: единственный мой способ что-то понять про себя – это взаимодействовать с другими. Даже если "яны мне ташняць". Чтобы взаимодействие это было – насколько от меня зависит – честным (без маски), я показываюсь всеми боками, сторонами, частями, глубинами и вершинами. Чтобы собрать максимум информации о своей уникальности, заурядности, скромности, наглости, красоте и уродстве. Уживается это с недавних пор отменно – стоило мне начать предупреждать заранее о своих намерениях, и останавливаться, когда учую, что подражаю кому-то, или увиливаю, или ловкачу, чтоб сманипулировать – как всё стало свиристеть и произрастать словно само собою.

– То есть, другой интересен тебе постольку, поскольку он может ответить тебе на какой-то вопрос о тебе же?

– Да. Я даже добавила бы слово "только". "Интересен только постольку..."

– Что значит "все стало свиристеть и произрастать?" Невнятные взаимоотношения приобрели форму? Стали появляться ответы? Работа спорится? "Люди потянулись"?

– Ну вот как если бы был затор, а потом его не стало, и всё потекло – быстро ли, медленно ли, чисто ли, с мусором ли – но естественно, без судорожных трепыханий. Как лесной ручей течёт: с ветками, жуками, листьями, через камни, корни – течёт и течёт.

– Но люди в основном несут чепуху, – нет?

– Не знаю. То, что не находит во мне отклика-отражения-отзыва-реакции – то я мгновенно забываю и никак не воспринимаю: это словно другой мир, про который я могу на слово поверить, что он есть, но ни понять его, ни даже увидать не в состоянии. Как другое измерение.

– А насколько можно самому себе "вырезать аппендицит" – определиться со своим стилем?

– У некоторых получается. У меня не получилось, например. Есть люди, которые с этим справляются, но в основном это "я смотрю на свои фотографии – и почему я не видела этого раньше?".

– А этот взгляд на себя как-то нарабатывается?

– У меня да, и мне кажется, что у всех остальных тоже.

Сначала вообще ничего не знаешь – долго ищешь, сверяешь с палитрой, щупаешь ткани. А в какой-то момент – особенно если получилось представить себя персонажем какой-то сказки, и ты можешь себя – этого персонажа – описать, то дальше все просто. Ты уже начинаешь видеть свои цвета, мгновенно узнавать свои фактуры, линии. Смотришь на вещи и думаешь – да, это пойдет в мою сказку, в мою картинку.

Я так делала ремонт в своей квартире: проверяла каждый предмет – впишется ли он в этот интерьер. Потому что мы все бедные люди. То нам нравится что-то из детства, то мама сказала, что так правильно, то муж, то еще кто-то в интернетах. И тебе все время говорят: это красиво, это хорошо – оно хорошо, но мне не надо.

– Чему тебя научило взаимодействие с людьми в интернете?

– Что "промолчи – за умного сойдёшь". Что "лучше сказать и показаться дураком, чем промолчать и дураком остаться". Что "если немного потерпеть, кто-то скажет то, что ты хотел, лучше тебя". Что словом можно очень больно задеть. Что знаками препинания можно рассказать больше, чем текстом. Что стильного человека узнаешь с первых слов. Что разницы между виртуалом и реалом нет. Что разница между реалом и виртуалом огромна. Что интернет – живое пространство, как лес или река. Что описки обнаруживают суть лучше слов и не бывают случайны никогда. Что текстовые ошибки могут вызывать отвращение, как поступки. Что интернет проявляет полнее и ярче, чем реал. Что тот, кто неприятен тут, не будет приятен и в реале. Что тот, кто приятен тут, может быть неприятен в реале. Что люди себя стесняются, не понимают, и видят так, как я даже помыслить не могу. Что у написанных слов есть десятки значений, которые в реале так, может, и не проявятся (сказала и поняла, что примера привести не могу, но и не написать этого не могу тоже). Что интернет-взаимодействие мне предпочтительнее. Что с кем невозможно переписываться, говорить можно только про погоду и яблоньки. Что я имею чуйку. Что она меня часто подводит. Что она меня часто выручает. Что самое обидное для меня – это молчание на мои слова.

– "Обидное" – это как? Плачешь? Или злишься?

– Винюсь. Копаюсь, где и как именно промахнулась. И не могу перестать, пока не найду - иначе не попустит.

– Ты понимаешь, кто тебя любит, если он напрямую об этом не говорит? Точнее: понимаешь, что человек тебя любит, если он не говорит об этом? (И в обратную сторону – понимаешь ли?)

– Да. Несомненно. Впрочем, бывали промахи в сторону "думала, не любит" – в сети при кратком общении.

– И много людей тебя любит?

– Больше, чем я могла даже мечтать в детстве. Несколько человек, как минимум. Ну вот которым я если скажу "мне пиздец.." – они всё бросят и что-то предпримут.

– Сколько лет ты живешь в Израиле? Чувствуешь ли себя «среди своих»? Если да – объясни мне, как это. Я-то никогда себя так не чувствовала.

– Двадцать два года. Я про "среди своих" не понимаю, как это вообще. Все ж у себя одни. Похожих нет. Разве что по общности занятий – типа "мы футболисты", "мы шахтеры" ...не знаю. Может быть, вот что подойдёт – чувствование себя частью общего, на манер песчинки в пустыне? Тогда да, знаю такое – это бывает, когда играешь в оркестре и когда поёшь в хоре. Подозреваю, что бывает в сексе ещё, но в сексе не довелось ощутить, а в хоре и оркестре – да.

Тут должен был быть вопрос про хор и оркестр, но интервьюер его, простите, про...пустил (так всегда бывает в интервью!!!) и спросил:

– То есть, душой своей ты не понимаешь, что такое "национальное государство"?

– Я в государствах вообще ничего не понимаю. В детстве думала что сэсэсэр – это как хор и оркестр, что Москва – это как "бывает всё на свете хорошо", а когда уткнулась лбом, что это всё нет – поняла, что я у себя одна, и больше ничего нет. Только если очень повезёт и есть те, кто согласны на тебя потратить своё время, энергию, силы, деньги, внимание – то тогда ещё вот они. А к национальности и государству это всё никак, по-моему, нельзя привязать..?

...Хотя, хз... вот если со мной что-то случится в Израиле, шансов на то, что государство меня если не выручит, так хоть не добьёт, есть. А если в любой другой стране, то только люди отдельные, может быть.

– А почему ты говоришь, что больше не поедешь в Беларусь?

– Время от времени за четверть века знакомства с гобоистом случалось, что я забывала о нём. Не вспоминала неделю, или месяц, или... не знаю... больше, может. А потом опять. А как.. а что.. а всё ли хорошо... Под это дело я стала тем, кем стала, стала работать как работаю. И пока я думала "Минск = гобоист, юность, оживание", я могла пропускать мимо души параноидальную тревожность от происходящего в Минске. И ездить. Работать... Но, на самом деле, я всегда ехала к гобоисту. Даже если не видела его и не говорила, что еду. А недавно спохватилась, что стало не на что отвлечься, когда тревожно или неприятно – про теорию Березовского про футбольную команду как место слива негатива я тебе рассказывала уже (С.Б. – блин, я не помню!) – что гобоиста не стало у меня. И, видимо, насовсем, в этот раз – изменилось многое другое потому что. Например, перестали нравиться и быть важными разные прежде любимые вещи. И теперь от слова "Минск" я не чувствую волнительного "родина, юность, гобоист", перекрывавшее давно возникнувшее и крепнущее из года в год ощущение опасности, пусть и необоснованное.

– Что это за ощущение опасности?

– Я его пыталась описать, когда мы с тобой ужинали в "Васильках" – что вот рядом прекраснейшее здание. Но это КГБ. И что там, за его стенами, хз что происходит. Прямо сейчас. Когда мы пьем вино. Может и нет. Но может и да. Я ничему и никому уже не верю. Я знаю только, что, оказавшись не в то время не в том месте, можно быть затянутой дурацкими жерновами хз куда, и уже не выберешься – не потому даже что кто-то тебе желает зла или ты виноват, или ещё почему-то. А так. Нипочему. ...как в "Смерти Ивана Ильича" звучало в ответ на поиск смысла в происходящем. Кроме того, у меня всё время есть ощущение незаслуженности такой прекрасной жизни, что у меня есть.

– Но откуда это чувство появилось, когда? Когда уезжала, его же не было?

– Я уезжала от гобоиста)) Так что не могу знать: если и было, то я не чувствовала. ...хотя бежать от полицейских с дубинами довелось. Я в ноябре 96-го уехала...

– О, тогда мы, возможно, бежали где-то рядышком...

Ладно, вернемся в русло.
Как ты придумала снимать этикетки со всего этого? Расскажи про первый случай.

– Не помню, что было первым. Ощущение было "форма какая..!! Шо ж так рябит-то!!" – и с тех пор всё выбираю по принципу "можно будет отлепить этикетку" или "дома перелью-пересыплю в белое/черное/прозрачное".

– И не жалко, что "люди стараются, дизайн разрабатывают!"?

– Я б их на исправительные работы отправляла мести дворы, опорожнять мусорки, закрашивать уродские рисунки, и, блять, отчищать этикетки с их творчеством. Засрали всё вокруг своим грёбаным позитивом и глупостью, некурящими божьими коровками и уникальными гелями для мытья женских левых локтей.

– Эй, вы вообще-то интервью даёте.

– Будет матерное интервью. Что такого. Я ненавижу рекламщиков и маркетологов. Готова нести ответственность за своё отвращение к их "творчеству": я считаю их виновными в происходящем вокруг не меньше, чем политиков. Только хуже. Те бьются за власть и огромное бабло, а эти гадят по мелочи и воображают себя творцами.

– Но не все же такие. Есть же хорошие.

– Наверное... Но меня окружают бездарные вывески, безграмотные тексты и безвкусные картинки – на растяжках, этикетках, шильдах и ценниках. ...ну вот кока-кола гениально сделана была, да. И что? Висит это дерьмо на историческом здании в центре столицы, как пятно на скатерти. Уродует дом и мозолит глаз. И что же оно прославляет? Отвратительное ядовитое пойло. Нет. Ненавижу.

Ящетаю – в ответ маркетолухи (С.Б. – язык ненависти! осуждаю!) и рекламщики могут меня презирать. И мы квиты. Только я их содержу, вынужденно покупая хоть изредка то, что они портят. А они меня – нет.

– Не берешь на свой курс людей этих профессий?

– Я никогда не спрашиваю, кто есть кто, и беру всех.

– Чем еще, по-твоему, люди... ммм... загрязнили мир?

– Всем... Рабинович, устами одного убийцы, отлично описал это. Читала? Могу ссылку хоть щас дать)

– Нет, мы же интервью делаем. Перескажи кратко, для всех.

– Щас скопирую.

– Нет, нет!!!

– Ок. Он пишет... Ээ... щас. Подумаю, как коротко пересказать. Что человек изгадил всё. Что даже дерьмо наше, в отличие от навоза других животных, только портит землю...

– Ну, это Рабинович загнул, ящетаю. Ничем наше дерьмо других не хуже, мне кажется. Но ладно. Продолжим. Итак. Одежду выкидываем, этикетки отдираем, волосы сбриваем – такая у тебя внешняя политика. И что?

– И живём, с чем сами хотим жить. А чего одежду-то выбрасываем? Я не выбрасываю ничего. У меня и так всего минимум) А что перестаёт быть нужным, ищу кому отдать. Да и волосы – не "сбриваем", а Я – СБРИВАЮ. ...как и этикетки. Может, кого-то они радуют, как меня в 90-е.

– Я тоже отдираю, кстати. Но не все. Как ты думаешь, есть судьба? Каковы, по-твоему, ее нерушимые границы? Каковы возможности человеческой воли в собственной судьбе?

– Думаю, есть. Дальше не знаю, как описать то, что я об этом чую... Их триллионы, и все возможны и каждая уже есть, и любая может стать твоей в зависимости от триллиона же событий, которые даже осознать невозможно. Воля наша – это, конечно, да... на самом грубом и простом уровне. А слоёв так много, и даже мысль имеет значение. ...мне кажется.

– Что значит "на самом грубом простом уровне" – уточни, пожалуйста.

– Явном. Заметном. Понятном. Выбираемом умом или совестью. ...поди догадайся, что именно надо сделать. Больше всего верю в уехать.

– То есть, какое-то действие, да? Которое требует усилия? Приложи усилие – и изменишь судьбу, да?

– Да. ...хотя иногда хватает слова или мысли. Или бездействия. Что-то другое, чем всегда. Что-то, что сложно. Привык пиздеть – помолчи. Привык молчать – открой наконец рот.

А сложится всегда правильно. Даже если очень плохо. Это моя вера.

– Ты вот говоришь всегда "мне свезло". А что на самом деле думаешь?

– Что я не имею объяснения происходящему со мной хорошему.

– А я, кажется, имею. Ты контролируешь жизнь. Убираешь беспорядок. В мыслях своих копаешься. Отношения выстраиваешь. Учишься, в конце концов.

– Так многие живут, и им плохо.

– Тогда последний вопрос. Что такое любовь?

Тут Наташа ответила что-то чужое, что ей недавно очень понравилось, но мне хотелось, чтоб она подумала. Тогда она подумала и сказала:

– Любовь – это спокойная обречённость.